Неточные совпадения
Прошло около месяца от его вступления в звание учительское до достопамятного празднества, и никто не подозревал, что в скромном молодом французе таился
грозный разбойник, коего
имя наводило ужас на всех окрестных владельцев. Во все это время Дубровский не отлучался из Покровского, но слух о разбоях его не утихал благодаря изобретательному воображению сельских жителей, но могло статься и то, что шайка его продолжала свои действия и в отсутствие начальника.
А если, может быть, и хорошо (что тоже возможно), то чем же опять хорошо?» Сам отец семейства, Иван Федорович, был, разумеется, прежде всего удивлен, но потом вдруг сделал признание, что ведь, «ей-богу, и ему что-то в этом же роде всё это время мерещилось, нет-нет и вдруг как будто и померещится!» Он тотчас же умолк под
грозным взглядом своей супруги, но умолк он утром, а вечером, наедине с супругой, и принужденный опять говорить, вдруг и как бы с особенною бодростью выразил несколько неожиданных мыслей: «Ведь в сущности что ж?..» (Умолчание.) «Конечно, всё это очень странно, если только правда, и что он не спорит, но…» (Опять умолчание.) «А с другой стороны, если глядеть на вещи прямо, то князь, ведь, ей-богу, чудеснейший парень, и… и, и — ну, наконец,
имя же, родовое наше
имя, всё это будет иметь вид, так сказать, поддержки родового
имени, находящегося в унижении, в глазах света, то есть, смотря с этой точки зрения, то есть, потому… конечно, свет; свет есть свет; но всё же и князь не без состояния, хотя бы только даже и некоторого.
И не зная даже
имени его, вы смеетесь над формой его, по примеру Вольтерову, над копытами, хвостом и рогами его, вами же изобретенными; ибо нечистый дух есть великий и
грозный дух, а не с копытами и с рогами, вами ему изобретенными.
Конечно, вся фабрика уже знала о приезде главного управляющего и по-своему приготовилась, как предстать пред
грозные очи страшного владыки, одно
имя которого производило панику.
Жму, наконец, с полным участием руку тебе, мой благодушный юноша, несчастная жертва своей
грозной богини-матери, приславшей тебя сюда искать руки и сердца блестящей фрейлины, тогда как сердце твое рвется в маленькую квартирку на Пески, где живет она, сокровище твоей жизни, хотя ты не смеешь и подумать украсить когда-нибудь ее скромное
имя своим благородным гербом.
Ошарашенный этой
грозной вспышкой, батальон двинулся послушно и бодро, точно окрик послужил ему хлыстом.
Имя юнкера-протестанта так и осталось неизвестным, вероятно, он сам сначала опешил от своей бессознательно вырвавшейся дерзости, а потому ему стало неловко и как-то стыдно сознаться, тем более что об этом никто уже больше не спрашивал. Спроси Паша сразу на месте — кто осмелился возразить ему из строя, виновник немедленно назвал бы свою фамилию: таков был строгий устный адат училища.
Мне кинулась — и тяжко опускалась…
Так вот зачем тринадцать лет мне сряду
Все снилося убитое дитя!
Да, да — вот что! теперь я понимаю.
Но кто же он, мой
грозный супостат?
Кто на меня? Пустое
имя, тень —
Ужели тень сорвет с меня порфиру,
Иль звук лишит детей моих наследства?
Безумец я! чего ж я испугался?
На призрак сей подуй — и нет его.
Так решено: не окажу я страха, —
Но презирать не должно ничего…
Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!
Что здесь шло до Жегулева, а что родилось помимо его, в точности не знал никто, да и не пытался узнать; но все страшное, кровавое и жестокое, что в то
грозное лето произошло в Н-ской губернии, приписывалось ему и его страшным
именем освещалось. Где бы ни вспыхивало зарево в июньскую темень, где бы ни лилась кровь, всюду чудился страшный и неуловимый и беспощадный в своих расправах Сашка Жегулев.
Все еще мальчик, несмотря на пролитую кровь и на свой
грозный вид и
имя, узнал он впервые то мучительнейшее горе благородной души, когда не понимается чистое и несправедливо подозревается благородное.
Также искал он мудрости в тайнодействиях древних языческих верований и потому посещал капища и приносил жертвы: могущественному Ваалу-Либанону, которого чтили под
именем Мелькарта, бога созидания и разрушения, покровителя мореплавания, в Тире и Сидоне, называли Аммоном в оазисе Сивах, где идол его кивал головою, указывая пути праздничным шествиям, Бэлом у халдеев, Молохом у хананеев; поклонялся также жене его —
грозной и сладострастной Астарте, имевшей в других храмах
имена Иштар, Исаар, Ваальтис, Ашера, Истар-Белит и Атаргатис.
Генерал, трепетавший и замиравший душою, ввиду ужасных для него последствий, даже пересолил: после получасовых молений и просьб, и даже откровенно признавшись во всем, то есть во всех долгах и даже в своей страсти к m-lle Blanche (он совсем потерялся), генерал вдруг принял
грозный тон и стал даже кричать и топать ногами на бабушку; кричал, что она срамит их фамилию, стала скандалом всего города, и, наконец… наконец: «Вы срамите русское
имя, сударыня! — кричал генерал, — и что на то есть полиция»!
Род дворян Плодомасовых — род очень старый.
Имена Плодоадасовых встречаются в росписях служилых людей Ивана III и Ивана
Грозного, при котором двое из Плодомасовых покончили свою служебную карьеру: один на колу, а другой на плахе.
Воинство его ужаснулось сверкающих кинжалов,
грозного вопля неверных и страшного
имени Аллы, призываемого ими в сражениях.
— Я сейчас, сейчас, господин Файбиш!.. Я сейчас… Он суетливо, ощупью стал одеваться. Но ноги его не попадали в сапоги, руки не могли сразу найти пуговиц и петель, и все это было мучительно похоже на бред, в котором совершенно забылось
имя Файбиша, а было что-то
грозное, неумолимое, не знающее ни страха, ни жалости, что стояло вот тут, рядом, и гнало вперед, и пугало, и сковывало движения.
Имя царя еще возбуждает в народе суеверное сочувствие; не перед царем Николаем благоговеет народ, но перед отвлеченной идеею, перед мифом; в народном воображении царь представляется
грозным мстителем, осуществлением правды, земным провидением.
Грозный дог моего детства — Мышатый! Ты один, у тебя нет церквей, тебе не служат вкупе. Твоим
именем не освящают ни плотского, ни корыстного союза. Твое изображение не висит в залах суда, где равнодушие судит страсть, сытость — голод, здоровье — болезнь: все то же равнодушие — все виды страсти, все та же сытость — все виды голода, все то же здоровье — все виды болезни, все то же благополучие — все виды беды.
Именно с севера, из Фракии, — по крайней мере, по мнению многих исследователей, — вступил в Элладу этот новый, дотоле неведомый эллинам бог. Но царствовал он не в одной Фракии. И к югу, и к востоку от Эллады, среди богов мрачных и
грозных, жил этот же таинственный, вечно страдающий бог. У вавилонян
имя ему было Таммуз, у лидийцев — Аттис, у финикиян — Адонис.
Он ослепляет великолепием своего экипажа и прислуги и красотою лошадей; он давит толпу своим
грозным взором и
именем.
Смеет ли Образец противиться этому
грозному, священному
имени, Образец, который держит это
имя по старине, по наказу родительскому, который блюдет его в сердце, как завет бога?
— Братья! Час суда Божия наступает! Еще одна ночь, и мы узрим врага нашего: посвятите последние часы сии на бдение и молитву!
Грозный день наступает и разрешит судьбу нашу. Мужайтесь! Тот час, в который вы должны показать всю твердость нашу, приближается, луч солнца озарит битву кровавую. Итак, братья, ополчитесь крепостью и призовите в помощь Господа, сильного в бранях, поборника в правде, и Он поразит ужасом сердца врагов наших! Кто верова Господеви и постыдися? Кто призва
имя Его и призрен бе?
И действительно, его
имя, еще
грозное в Польше, навело панику на мятежников и наполнило радостью сердца боготворивших его солдат. С нетерпением ждали его войска с того момента, как весть о его назначении с быстротою молнии разнеслась по России.
«Нет, он жив, жив… Он растет где-нибудь под чужим
именем… Потемкин знает где и не нынче завтра выведет его публично перед отцом страшной,
грозной, живой уликой».
Чтобы сделаться правителем России, Бирону недоставало только
имени: исторгнув его от умирающей государыни, предсказавшей вместе с этим падение своего любимца, регент недолго пользовался своею
грозною, хищническою властью.
Меня охраняет теперь от их ненависти и презрения
имя строителя церковного, необходимость во мне; теперь меня и других иноверцев охраняет еще
грозная воля Иоанна, перед которою все падает — и люди, и судьба.